Подлинная история Татьяна Лариной.
Apr. 23rd, 2017 05:38 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ana_pirogovaПодлинная история Татьяна Лариной.
У ней и бровь не шевельнулась, не сжала даже губ она, потому что первая его заметила, как только в залу вошла с генералом своим на хвосте. Ах, Сергеич, мистификатор, думал, я не догадаюсь. Догадалась… с тридцать пятого раза.
Ктой-то там в толпе избранной стоит безмолвный и туманный? - подумала Татьяна, - вот сейчас ты у меня за всё получишь, отольются тебе мои девичьи слёзы.
Пока к хозяйке приближалась, у неё уже план созрел. Теперь надо его внимание привлечь как бы невзначай, туда походить - сюда походить. С Ниной Воронскою, сей Клеопатрою Невы, у стола посидела. Он её не видит. Пришлось мужа подключить: пойди, мол, пройдись, поищи знакомых. Не знала она, что Онегин ему друг и родня? Ещё как знала. Когда любят, всё о предмете любви своей знают, всем интересуются. Не потому что так хотят, а потому что так природа захотела.
Потом приглашённых знаменитостей обошла, со всеми поговорила, а он всё её тупо не замечает, несмотря на малиновый берет. К испанскому послу подошла. Да узнай же ты меня наконец! Узнал, муж его ведёт. Ах, скажите, какая неожиданная встреча. Не содрогнулась, не стала вдруг бледна, красна. Наивный народ, мужчины. Тихий поклон, пара вопросов, усталый взгляд, скользнула вон, конец представления.
На следующий день как можно равнодушнее намекнула мужу, что неплохо было бы родню его на вечер пригласить, - и вот он у неё. Совершенно случайно она одна сидит покойна и вольна. А чего беспокоиться ей, княгине, богатой и знатной? Али эта сцена двести раз мысленно не проигрывалась, не ради неё создавался и оттачивался весь этот комильфо-шик? Теперь он угрюмый и неловкий. И поделом. Попался.
Они видятся каждый день. Можно кое-что ему позволить и даже нужно: накинуть боа пушистый на плечо или коснуться горячо её руки, поднять платок. Запомните, граждане, платки из рук валятся только у паркинсоновых старух, а у двадцатилетних девушек они когда и куда надо падают. Поклонись, подыми, посмотри на ножку, аромат платья вдохни. Есть, сработало! Вот и первое письмо с искренними излияниями, второе, третье. Теперь спокойно, Таня, холоду побольше, не дай себя скомпрометировать. Но это еще не всё - встреча нужна наедине, чтобы добить и победой насладиться. А он не едет, захандрил. Чёрт! Ах, вот, наконец-то приехал, вошёл, застал врасплох: сидит неубрана, бледна. Простота! А то она не знает, кто к её дому подъехал и в дом вошёл, как будто не ждала его каждый день, не готовилась. Всё продумано: никаких беретов. Что может быть прекраснее двадцатидвухлетней женщины в натуре, с выбившимся локоном на плече? Только двадцативосьмилетняя натюрель, но это уже другая история. История о Елизавете Воронцовой, которая в двадцать шесть только замуж вышла, а в двадцать восемь что-то у нее было с Пушкиным, а может, не было. А может, и не с Пушкиным, а Раевским, а, может, она от собственного мужа родила, такое тоже случается.
Так вот, о Татьяне, финальная сцена. Она в слезах и с письмом. Слёзы, чтоб вы знали, оружие невероятной поражающей силы, насквозь прожигают трёхмиллиметровый стальной лист. Верят в их искренность мужчины, ох, верят. И тут её последняя отповедь и контрольный в голову: я другому отдана и буду век ему верна. Кто её этому научил? Да вы же и научили! Стойте теперь, громом пораженный, а её нет, ушла, и письмо не обронила, потому что звон мужниных шпор издалека услышала.
Ах, как она хохотала потом, потому как месть сладка-а-а-а-а! Прости меня, Господи!
У ней и бровь не шевельнулась, не сжала даже губ она, потому что первая его заметила, как только в залу вошла с генералом своим на хвосте. Ах, Сергеич, мистификатор, думал, я не догадаюсь. Догадалась… с тридцать пятого раза.
Ктой-то там в толпе избранной стоит безмолвный и туманный? - подумала Татьяна, - вот сейчас ты у меня за всё получишь, отольются тебе мои девичьи слёзы.
Пока к хозяйке приближалась, у неё уже план созрел. Теперь надо его внимание привлечь как бы невзначай, туда походить - сюда походить. С Ниной Воронскою, сей Клеопатрою Невы, у стола посидела. Он её не видит. Пришлось мужа подключить: пойди, мол, пройдись, поищи знакомых. Не знала она, что Онегин ему друг и родня? Ещё как знала. Когда любят, всё о предмете любви своей знают, всем интересуются. Не потому что так хотят, а потому что так природа захотела.
Потом приглашённых знаменитостей обошла, со всеми поговорила, а он всё её тупо не замечает, несмотря на малиновый берет. К испанскому послу подошла. Да узнай же ты меня наконец! Узнал, муж его ведёт. Ах, скажите, какая неожиданная встреча. Не содрогнулась, не стала вдруг бледна, красна. Наивный народ, мужчины. Тихий поклон, пара вопросов, усталый взгляд, скользнула вон, конец представления.
На следующий день как можно равнодушнее намекнула мужу, что неплохо было бы родню его на вечер пригласить, - и вот он у неё. Совершенно случайно она одна сидит покойна и вольна. А чего беспокоиться ей, княгине, богатой и знатной? Али эта сцена двести раз мысленно не проигрывалась, не ради неё создавался и оттачивался весь этот комильфо-шик? Теперь он угрюмый и неловкий. И поделом. Попался.
Они видятся каждый день. Можно кое-что ему позволить и даже нужно: накинуть боа пушистый на плечо или коснуться горячо её руки, поднять платок. Запомните, граждане, платки из рук валятся только у паркинсоновых старух, а у двадцатилетних девушек они когда и куда надо падают. Поклонись, подыми, посмотри на ножку, аромат платья вдохни. Есть, сработало! Вот и первое письмо с искренними излияниями, второе, третье. Теперь спокойно, Таня, холоду побольше, не дай себя скомпрометировать. Но это еще не всё - встреча нужна наедине, чтобы добить и победой насладиться. А он не едет, захандрил. Чёрт! Ах, вот, наконец-то приехал, вошёл, застал врасплох: сидит неубрана, бледна. Простота! А то она не знает, кто к её дому подъехал и в дом вошёл, как будто не ждала его каждый день, не готовилась. Всё продумано: никаких беретов. Что может быть прекраснее двадцатидвухлетней женщины в натуре, с выбившимся локоном на плече? Только двадцативосьмилетняя натюрель, но это уже другая история. История о Елизавете Воронцовой, которая в двадцать шесть только замуж вышла, а в двадцать восемь что-то у нее было с Пушкиным, а может, не было. А может, и не с Пушкиным, а Раевским, а, может, она от собственного мужа родила, такое тоже случается.
Так вот, о Татьяне, финальная сцена. Она в слезах и с письмом. Слёзы, чтоб вы знали, оружие невероятной поражающей силы, насквозь прожигают трёхмиллиметровый стальной лист. Верят в их искренность мужчины, ох, верят. И тут её последняя отповедь и контрольный в голову: я другому отдана и буду век ему верна. Кто её этому научил? Да вы же и научили! Стойте теперь, громом пораженный, а её нет, ушла, и письмо не обронила, потому что звон мужниных шпор издалека услышала.
Ах, как она хохотала потом, потому как месть сладка-а-а-а-а! Прости меня, Господи!
