Даны мне были и голос любый,
И восхитительный выгиб лба.
Судьба меня целовала в губы,
Учила первенствовать Судьба.
Устам платила я щедрой данью,
Я розы сыпала на гроба...
Но на бегу меня тяжкой дланью
Схватила за волосы Судьба!
(Марина Цветаева)Так раненого журавля Зовут другие: курлы, курлы! — Когда осенние поля И рыхлы, и теплы... И я, больная, слышу зов, Шум крыльев золотых Из плотных, низких облаков И зарослей густых: «Пора лететь, пора лететь Над полем и рекой. Ведь ты уже не можешь петь И слезы со щеки стереть Ослабнувшей рукой». (А. Ахматова) Февраль 1915
У моря ропот старческой кифары... Еще жива несправедливость Рима, И воют псы, и бедные татары В глухой деревне каменного Крыма. О, Цезарь, Цезарь, слышишь ли блеянье Овечьих стад и смутных волн движенье? Что понапрасну льешь свое сиянье, Луна,— без Рима жалкое явленье? Не та, что ночью смотрит в Капитолий И озаряет лес столпов холодных, А деревенская луна, не боле, Луна,— возлюбленная псов голодных. (О. Мандельштам)
Легкомыслие! — Милый грех, Милый спутник и враг мой милый! Ты в глаза мои вбрызнул смех, Ты мазурку мне вбрызнул в жилы. Научил не хранить кольца, — С кем бы жизнь меня ни венчала! Начинать наугад с конца, И кончать еще до начала. Быть, как стебель, и быть, как сталь, В жизни, где мы так мало можем... — Шоколадом лечить печаль И смеяться в лицо прохожим! 3 марта 1915
Дорогие товарищи! В связи с девяносто седьмой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции и актуализацией старых песен о главном прошу вас, ветераны жизни, которые такие же как я, только умные, разъяснить мне значение некоторых священных строк, до боли знакомых каждому советскому пионеру. С детства тревожат они меня своей замысловатой неразгаданностью, манят и пугают, приводя в восторг и смущение. Вот это, например.
Неба утреннего стяг...
В жизни важен первый шаг.
Слышишь: реют над страною
Ветры яростных атак!
Как соотносятся первая и вторая строчки? Соотносятся ли они вообще, или автор тупо “рыбу” оставил? Нет, неба стяг я понимаю, красное, значит, а первый шаг причем? Куда? Реющие ветры представить себе с трудом могу, но ветры атак - это как так?
И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди.
И Ленин - такой молодой,
И юный Октябрь впереди!
Дальше - больше. Бой продолжается вновь. Если продолжается, то почему вновь? А если вновь, почему не начинается? О каких боях идет речь в семьдесят четвертом году, за пять лет до Афгана? Тут не только сердце в груди растревожится, но и печенка с селезенкой сдисфункционируют.
Ленин. В 1917-м ему сорок семь стукнуло. Какой такой молодой? Такой какой? И почему он позади Октября, юного к тому же? На этой строчке мой детский мозг отказывался работать и готов был расплавиться. Октябрь - это месяц, нет? Или это кличка одного из ленинских подельников? Тогда почему мы о нем ничего не знаем? Моя тетя, будучи в то героическое время уже взрослой девицей, выступавшей, как Бурлакова Фрося, во всех мыслимых и немыслимых самодеятельных концертах, пела “юный Спартак впереди”. Так ей казалось логичнее, как-то у нее в голове это все прекрасно укладывалось. Тут - восстание Спартака, там - Ленин… молодой. Надо отдать ей должное, она и в современность прекрасно вписывается: Крымом гордится, хохлов ругает, Путина хвалит, мечтает, чтобы дочка ее, моя родная двоюродная сестра, в Париже осталась жить навсегда.
Вы, конечно, можете посмеяться над мелочностью и ничтожеством моих раздумий и тревог, а мне не до смеха. Как раньше тупенькая девочка чувствовала себя чужеродным элементом среди монолитного позитива пионерской дружины имени Павлика Морозова, так и сейчас, земную жизнь пройдя до половины и заблудившись в сумрачном лесу, стоит она, одинокая, жизнью битая и ничему не наученная, кругом себя взирает, вздыхает глубоко и растерянно.
Природа — тот же Рим и отразилась в нем.
Мы видим образы его гражданской мощи
В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,
На форуме полей и в колоннаде рощи.
Природа — тот же Рим, и, кажется, опять
Нам незачем богов напрасно беспокоить —
Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,
Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!
Поговорим о Риме — дивный град!
Он утвердился купола победой.
Послушаем апостольское credo:
Несется пыль, и радуги висят.
На Авентине вечно ждут царя —
Двунадесятых праздников кануны, —
И строго-канонические луны —
Двенадцать слуг его календаря.
На дольный мир глядит сквозь облак хмурый
Над Форумом огромная луна,
И голова моя обнажена —
О, холод католической тонзуры!
(О. Мандельштам)
Отлетела от меня удача,
Поглядела взглядом ястребиным
На лицо, померкшее от плача,
И на рану, ставшую рубином
На груди моей.
(А. Ахматова)
Вечерний звон у стен монастыря,
Как некий благовест самой природы...
И бледный лик в померкнувшие воды
Склоняет сизокрылая заря.
Над дальним лугом белые челны
Нездешние сопровождают тени...
Час горьких дум, о, час разуверений
При свете возникающей луны.
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели,
И осина уже не дрожит.
Стало солнце немилостью Божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:
"Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.
...
(А Ахматова)Хто вам сказав, що я слабка,
що я корюся долі?
Хіба тремтить моя рука
чи пісня й думка кволі?
Ви чули, раз я завела
жалі та голосіння, –
то ж була буря весняна,
а не сльота осіння.
А восени… Яка журба,
чи хто цвіте, чи в’яне,
тоді й плакучая верба
злото-багряна стане.
Коли ж суворая зима
покриє барви й квіти –
на гробі їх вона сама
розсипле самоцвіти.
Девушка в светлице вышивает ткани,
На канве в узорах копья и кресты.
Девушка рисует мертвых на поляне,
На груди у мертвых — красные цветы.
Нежный шелк выводит храброго героя,
Тот герой отважный — принц ее души.
Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя,
И в узорах крови смяты камыши.
Кончены рисунки. Лампа догорает.
Девушка склонилась. Помутился взор.
Девушка тоскует. Девушка рыдает.
За окошком полночь чертит свой узор.
Траурные косы тучи разметали,
В пряди тонких локон впуталась луна.
В трепетном мерцанье, в белом покрывале
Девушка, как призрак, плачет у окна.
‹1914›
(С. Есенин)
Над Феодосией угас
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.
Захлебываясь от тоски,
Иду одна, без всякой мысли,
И опустились и повисли
Две тоненьких моих руки.
Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи,
И платья шелковые струи
Колеблются вокруг колен.
И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.
Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.
(М. Цветаева)